Кхоля гхей

Цветные картриджи рассыпались по полу… Култхард нежно поднимал футболку, обтянувшую хрупкий каркас Кинамана, ласковым языком касаясь прозрачной, бледной кожи на искривленной, уродливой груди, все выше и выше, оставляя блестящую дорожку слюны, заставляя кожу на ребрах инвалида покрываться мурашками. — Нет, Коля… не сейчас… мама скоро придет; — гортанно шипел Кинаман, извиваясь и запрокидывая голову. Прыщи на его лице вздулись, их гнойные головки угрожающе надулись и вот-вот готовы были лопнуть. Култхард провел языком по растрескавшимся губам обзорщика, игриво тронул желтые, костяные зубы, торчащие из его рта. Кинаман захрипел, непослушными руками ерзая по накаченному телу своего друга. Его плечи, словно ограда старого кладбищенского погоста на ветру, ходили вверх-вниз. — Давай, — прошептал Култхард. — ты знаешь, как я люблю. Кинаман издал вопль, распространяя по кухне запах чесночного перегара, дернулся: полбутылки пепси полетело на пол, темная жидкость быстро впиталась в старый ковер. Он рухнул на колени, голова его тряслась и запрокидывалась. Култхард сверху смотрел на его непослушные жирные волосы, усыпанные большими хлопьями перхоти. — Как в баттлтоадс, — прошептал он. — Как в баттлтоадс. Высунув покрытый белым налетом язык, Кинаман жадно заглатывал толстый, как сарделька, безволосый член Култхарда. Быстро высовывая язык, он щекотал мошонку, как жаба… как боевая жаба… из глаз его текли слезы ностальгии. Култхард схватил голову друга и начал быстро насаживать ее на свой горячий кол. Кинаман урчал и давился. Его огромная голова болталась в мускулистых руках Култхарда, тело, неподвижное и тощее, словно тряпичная кукла висело под ней. Издав вопль, Коля начал кончать; Кинаман давился и захлебывался теплым, солоноватым семенем, чувствуя тот вкус… незабываемый вкус девяностых. — Хде, хде моя сладость, — стонал он с кубанским акцентом. — Ты мой китайский пират. Култхард улыбался. Теперь можно писать «На кухне».